Поэзия
Владимира Маяковского
Я волком бы выгрыз бюрократизм
К мандатам почтения нету.
К любым чертям с матерями катись
любая бумажка, Но этуСтихи о советском паспорте
На хорошее и мне не жалко слов.
От похвал красней, как флага нашего материйка,
хоть вы и разъюнайтед стетс офБруклинский мост
От этого Терека в поэтах истерика
Я Терек не видел. Большая потерийка.
Из омнибуса вразвалку
сошел, поплевывал в Терек с берегаТамара и демон
Граждане, у меня огромная радость
Разулыбьте сочувственные лица.
Мне обязательно поделиться надо,
стихами хотя бы поделитьсяЯ счастлив!
дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежатРассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка
Чуть ночь превратится в рассвет
нижу каждый день я:
кто в глав,
кто в комПрозаседавшиеся
цветы да небо синее,
то в нос тебе магнолия,
то в глаз тебе глицинияКрым
черней, чем негр, не видавший бань,
шестеро благочестивейших католичек
влезло на борт парохода «Эспань6 монахинь
кто, забившись в лужайку да в лодку,
начинает под визг и галдеж
прополаскивать водкой глоткуСекрет молодости
Багровый и белый отброшен и скомкан
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые картыНочь
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобойВот так я сделался собакой
гудят с колоколен:
«Растите, дети,
резвитесь на волеТоварищу подростку
Тучек — четыре штучки:
от первой до третьей — люди,
четвертая была верблюдикТучкины штучки
пряча взгляды, пряча вкусы,
боком, тенью, в стороне, —
пресмыкаются трусыТрус
По Красному морю плывут каторжане
трудом выгребая галеру,
рыком покрыв кандальное ржанье,
орут о родине ПеруГимн судье
канитель одну и ту ж.
Товарищи!
На баррикадыПриказ по армии искусства
а с севера — снега седей —
туман, с кровожадным лицом каннибала,
жевал невкусных людейЕще Петербург
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
ВашеЛевый марш
Будущее ищем. Исходили версты торцов
А сами расселились кладбищем,
придавлены плитами дворцов.
БелогвардейцаРадоваться рано
Рассказ о взлезших на подмосток
аршинной буквою графишь,
и зазывают в вечер с досок
зрачки малеванных афишТеатры
побрит что надо,
По гранд по опере
гуляю грандомКрасавицы
Вам, проживающим за оргией оргию
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газетВам!
Петров Капланом за пуговицу пойман
Штаны заплатаны, как балканская карта.
«Я вам, сэр, назначаю апойнтман.
Вы знаете, кажется, мой апартманАмериканские русские
будет и семнадцать.
Где работать мне тогда,
чем заниматьсяКем быть?
Нет!
И ты?
ЛюбимаяКо всему
Под флейту золоченой буквы
полезут копченые сиги
и золотокудрые брюквыВывескам
Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный
«Будьте добры, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у грушиНичего не понимают
желает жизни изящной и красивой.
Вертит игриво
хвостом и гривойДаешь изячную жизнь
мы у реки шли камышами:
«Слышите: шуршат камыши у Оки.
Будто наполнена Ока мышамиПустяк у Оки
знаю только — попаду в кого-то...
Выдающийся советский помпадур
выезжает отдыхать на водыПомпадур
к руке реки чертя полоски;
а в неба свисшиеся губы
воткнули каменные соскиКое-что про Петербург
и бесформен, словно студень, —
очень многие из них
в наши дни выходят в людиПодлиза
Комната —
глава в крученыховском аде.
ВспомниЛиличка!
не в любовники выйти ль нам? —
темно,
никто не увидит насОтношение к барышне
Товарищи, позвольте без позы, без маски
как старший товарищ, неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами, товарищ Безыменский,
товарищ Светлов, товарищ УткинПослание пролетарским поэтам
Пришли и славословим покорненько
тебя, дорогая взятка,
все здесь, от младшего дворника
до того, кто в золото затканГимн взятке
бога беспокоит много —
тыщу раз, должно быть, в сутки
упомянет имя богаХанжа
В авто, последний франк разменяв
— В котором часу на Марсель? —
Париж бежит, провожая меня,
во всей невозможной красеПрощанье
Возьми разбольшущий дом в Нью-Йорке
взгляни насквозь на зданье на то.
Увидишь — старейшие норки да каморки —
совсем дооктябрьский Елец аль КонотопНебоскреб в разрезе
По мостовой моей души изъезженной
шаги помешанных
вьют жестких фраз пяты.
Где городаЯ
— Гриб.
Грабь.
ГробХорошее отношение к лошадям
Улица провалилась, как нос сифилитика
Река — сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июнеА все-таки
в перьях строф, размеров и рифм.
Спрятать голову, глупый, стараюсь,
в оперенье звенящее врывРоссии
рай-страна, страна что надо.
Под пальмой на ножке стоят фламинго.
Цветет коларио по всей ВедадоБлек энд уайт
Лошадь сказала, взглянув на верблюда
«Какая гигантская лошадь-ублюдок».
Верблюд же вскричал: «Да лошадь разве ты?!
Ты просто-напросто — верблюд недоразвитыйСтихи о разнице вкусов
Их рвал на волны белый зуб.
Был вой трубы — как будто лили
любовь и похоть медью трубПорт
и спросила кроха:
— Что такое хорошо
и что такое плохоЧто такое хорошо и что такое плохо?
Улица. Лица у догов годов резче
Че-
рез
железных конейИз улицы в улицу
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
перемоем миров городаНаш марш
судорожно простерлись, как по гробу глазет.
Вплакались в орущих о побитом неприятеле:
«Ах, закройте, закройте глаза газетМама и убитый немцами вечер
люди, птицы, сороконожки,
ощетинив щетину, выперев перья,
с отчаянным любопытством висят на окошкеГимн ученому
Мы строим коммуну, и жизнь сама
трубит наступающей эре.
Но между нами ходит Фома
и он ни во что не веритСтихи о Фоме
«Я видела —
с тобой другая.
Ты самый низкийГейнеобразное
толпа.
Прокисший воздух плесенью веет.
ЭйЭй!
у мира весенний вид.
И вновь встает нерешенный вопрос —
о женщинах и о любвиВсе в снегу, а теплые какие!
Будто в гости к старой, старой бабушке
я вчера приехал в КиевКиев
Испанский камень слепят, и бел
а стены — зубьями пил.
Пароход до двенадцати уголь ел
и пресную воду пилАтлантический океан
день отошел, постепенно стемнев.
Двое в комнате. Я и Ленин —
фотографией на белой стенеРазговор с товарищем Лениным
Зовет железо в живых втыкать.
Из каждой страны
за рабом рабаК ответу!
Дверь. На двери — «Нельзя без доклада»
Под Марксом, в кресло вкресленный,
с высоким окладом, высок и гладок,
сидит облеченный ответственныйВзяточники
Пьяные, смешанные с полицией,
солдаты стреляли в народ.
двадцать седьмоеРеволюция
Литься — дело вод.
Дело молодых гвардейцев —
бег, галоп впередМолодая гвардия
Дайте руку! Вот грудная клетка
Слушайте, уже не стук, а стон;
тревожусь я о нем, в щенка смиренном львенке.
Я никогда не знал, что столько тысяч тоннЮбилейное
Что делается у нас под школьной корон
алгебр и геометрий?
Глазам трудящихся школу открой,
за лежалых педагогов проветриНеоконченное
«Кесарево кесарю — богу богово».
А такому,
как яСебе, любимому, посвящает эти строки автор
Леса и травинки — сбриты.
На север с юга идут авеню,
на запад с востока — стритыБродвей
на крохотные, сосущие светами адки.
Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая гудкиАдище города
молоденький такой...
Маруська отравилась,
везут в прием-покойМаруся отравилась
стойте немы!
Слушайте этот волчий вой,
еле прикидывающийся поэмойСволочи!
Гражданин фининспектор! Простите за беспокойство
Спасибо... не тревожтесь... я постою...
У меня к вам дело деликатного свойства:
о месте поэта в рабочем строюРазговор с фининспектором о поэзии
Другие здания лежат, как грязная кора
в воспоминании о Notre-Dame’e.
Прошедшего возвышенный корабль,
о время зацепившийся и севший на мельNotre-Dame
Чуть вздыхает волна, и, вторя ей
ветерок над Евпаторией.
Ветерки эти самые рыскают,
гладят щеку евпаторийскуюЕвпатория
А мне от этих шуточек жутко.
Мысленным оком окидывая Федерацию —
готов от боли визжать и драться яО поэтах
Бросьте! Конечно, это не смерть
Чего ей ради ходить по крепости?
Как вам не стыдно верить
нелепостиВеликолепные нелепости
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я — бесценных слов мот и транжирНате!
Девушка пугливо куталась в болото
ширились зловеще лягушечьи мотивы,
в рельсах колебался рыжеватый кто-то,
и укорно в буклях проходили локомотивыЛюбовь
Руку жму. — Товарищ — сядьте!
Что вам дать? Автограф? Чтиво?
— Нет. Мерси вас. Я — писательПтичка божия
Простите меня, товарищ Костров
с присущей душевной ширью,
что часть на Париж отпущенных строф
на лирику я растранжирюПисьмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви
превоспитанные люди —
Моиров знаки золотые
им увенчивают грудиСлужака
на тысячу глаз молодежи.
Как разны земли моей племена,
и разен язык и одежиНашему юношеству
Всю жизнь вдыхаю наново я.
А поезд прет торопкий
сквозь пальмы, сквозь банановыеТропики
Пароход подошел, завыл, погудел
и скован, как каторжник беглый.
На палубе семьсот человек людей,
остальные — негрыСифилис
выклеен правительственный бюллетень.
Нет!
Не надоМы не верим!
такой скрепили договор:
дог
соберет из догов своруИнтернациональная басня
сидеть в «Бристоле»,
пить чай,
построчно врать яБратья писатели
Неужели и о взятках писать поэтам
Дорогие, нам некогда. Нельзя так.
Вы, которые взяточники,
хотя бы поэтомуВнимательное отношение к взяточникам
От страсти извозчика и разговорчивой прачки
невзрачный детеныш в результате вытек.
Мальчик — не мусор, не вывезешь на тачке.
Мать поплакала и назвала его: критикГимн критику
Вы себе представляете парижских женщин
с шеей разжемчуженной, разбриллиантенной рукой...
Бросьте представлять себе! Жизнь — жестче —
у моей парижанки вид другойПарижанка
Только, будто бы на пире,
ходит взяточников банда,
кошельки порастопыряМразь
в дрожи тела близких мне
красный цвет моих республик
тоже должен пламенетьПисьмо Татьяне Яковлевой
в страсти — холоден, как лед.
Все ему чужды пороки:
и не курит и не пьетСплетник
Товарищ Попов чуть-чуть не от плуга
Чуть не от станка и сохи.
Он — даже партиец, но он перепуган,
брюзжит баритоном сухимСтолп
Если б в пальцах держал земли бразды я
я бы землю остановил на минуту: — Внемли!
Слышишь, перья скрипят механические и простые,
как будто зубы скрипят у землиБумажные ужасы
Республика наша в опасности. В дверь
лезет немыслимый зверь.
Морда матовым рыком гулка,
лапы — в кулакахХулиган
Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор
В порт, горящий, как расплавленное лето,
разворачивался и входил товарищ «Теодор
НеттеТоварищу Нетте, пароходу и человеку
Вы ушли, как говорится, в мир иной
Пустота... Летите, в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса, ни пивной.
ТрезвостьСергею Есенину
Май — ерунда. Настоящее лето.
Радуешься всему: носильщику, контролеру
билетовСтрого воспрещается
Обнимись, души и моря глубь.
Тот, кто постоянно ясен —
тот, по-моему, просто глупДомой!
Ложь подпивших бардов.
Нет — живьем я вижу склад
«ЛЕОПОЛЬДО ПАРДОИспания
все дороги приводят в Рим.
Не так у монпарнасца.
Готов поклястьсяПрощание
Впрочем,
имО дряни
низвергают революций лаву.
Сказка о героях —
интеллигентская чушьВладимир Ильич!
Орут поэту: «Посмотреть бы тебя у токарного станка»
А что стихи?
Пустое это!
Небось работать — кишка тонкаПоэт рабочий
Тебе, освистанная, осмеянная батареями
тебе, изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемойОда революции
В красную шапочку кадет был одет.
Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
ни черта в нем красного не было и нетуСказка о Красной шапочке
думает:
«Запирую на просторе я!» —
а рядомПоследняя Петербургская сказка
Женщину ль опутываю в трогательный роман
просто на прохожего гляжу ли —
каждый опасливо придерживает карман.
СмешныеДешевая распродажа
Анненский, Тютчев, Фет.
Опять,
тоскою к людям ведомыйНадоело
Слава вам, идущие обедать миллионы
И уже успевшие наесться тысячи!
Выдумавшие каши, бифштексы, бульоны
и тысячи блюдищ всяческой пищиГимн обеду
Среди тонконогих, жидких кровью
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличуГимн здоровью
с миноносцем миноносица.
Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочкаВоенно-морская любовь
тридцать шесть, двадцать черыре.
Место спокойненькое.
ТихонькоеЯ и Наполеон
Скрипка издергалась, упрашивая
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержалСкрипка и немножко нервно
Италия! Германия! Австрия!»
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струяВойна объявлена
Послушайте! Ведь, если звезды зажигают
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочкиПослушайте!
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам егоКофта фата
Земля! Дай исцелую твою лысеющую голову
лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.
Дымом волос над пожарами глаз из олова
дай обовью я впалые груди болотОт усталости
Я люблю смотреть, как умирают дети
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А яНесколько слов обо мне самом
Раздвинув локтем тумана дрожжи
цедил белила из черной фляжки
и, бросив в небо косые вожжи,
качался в тучах, седой и тяжкийЗа женщиной
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океанаА вы могли бы?
В шатрах, истертых ликов цвель где
из ран лотков сочилась клюква,
а сквозь меня на лунном сельде
скакала крашеная букваУличное
А за
решеткой
четкойУтро