* * * Tr En Im
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
№4 На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
№8 Еще прозрачные, леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
№12 Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
Как грустно мне твое явленье,
№16 Весна, весна! пора любви!
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови!
С каким тяжелым умиленьем
№20 Я наслаждаюсь дуновеньем
В лицо мне веющей весны
На лоне сельской тишины!
Или мне чуждо наслажденье,
№24 И все, что радует, живит,
Все, что ликует и блестит
Наводит скуку и томленье
На душу мертвую давно
№28 И все ей кажется темно?
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
№32 Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
№36 Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
№40 И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальной стороне,
О чудной ночи, о луне...
Вот время: добрые ленивцы,
№44 Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
№48 И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовет,
Пора тепла, цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
№52 И соблазнительных ночей.
В поля, друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
№56 Тянитесь из застав градских.
И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
№60 Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный
Над безыменною рекой
№64 В деревне, где Евгений мой,
Отшельник праздный и унылый,
Еще недавно жил зимой
В соседстве Тани молодой,
№68 Моей мечтательницы милой,
Но где его теперь уж нет...
Где грустный он оставил след.
Меж гор, лежащих полукругом,
№72 Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок.
Там соловей, весны любовник,
№76 Всю ночь поет; цветет шиповник,
И слышен говор ключевой, —
Там виден камень гробовой
В тени двух сосен устарелых.
№80 Пришельцу надпись говорит:
«Владимир Ленский здесь лежит,
Погибший рано смертью смелых,
В такой-то год, таких-то лет.
№84 Покойся, юноша-поэт!»
На ветви сосны преклоненной,
Бывало, ранний ветерок
Над этой урною смиренной
№88 Качал таинственный венок.
Бывало, в поздние досуги
Сюда ходили две подруги,
И на могиле при луне,
№92 Обнявшись, плакали оне.
Но ныне... памятник унылый
Забыт. К нему привычный след
Заглох. Венка на ветви нет;
№96 Один, под ним, седой и хилый
Пастух по-прежнему поет
И обувь бедную плетет.
Мой бедный Ленский! изнывая,
№100 Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
№104 Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее пленить,
Улан любим ее душою...
№108 И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
№112 С улыбкой легкой на устах.
Мой бедный Ленский! за могилой
В пределах вечности глухой
Смутился ли, певец унылый,
№116 Измены вестью роковой,
Или над Летой усыпленный
Поэт, бесчувствием блаженный,
Уж не смущается ничем,
№120 И мир ему закрыт и нем?..
Так! равнодушное забвенье
За гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
№124 Вдруг молкнет. Про одно именье
Наследников сердитый хор
Заводит непристойный спор.
И скоро звонкий голос Оли
№128 В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею в полк.
Слезами горько обливаясь,
№132 Старушка, с дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
№136 Ее печальное лицо.
Когда все вышли на крыльцо,
И все, прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
№140 Татьяна проводила их.
И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед...
И вот одна, одна Татьяна!
№144 Увы! подруга стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
№148 С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад...
Нигде, ни в чем ей нет отрад,
№152 И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
И в одиночестве жестоком
№156 Сильнее страсть ее горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
№160 Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб... но уж его
Никто не помнит, уж другому
№164 Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
№168 Еще грустят... На что грустить?..
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
№172 Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при свете серебристом,
В свои мечты погружена,
№176 Татьяна долго шла одна.
Шла, шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
№180 И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Ее сомнения смущают:
№184 «Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают...
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
№188 Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор...
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
№192 На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
№196 Взяв барышню под свой покров.
«Увидеть барской дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
№200 У ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
№204 Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
№208 Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Здесь с ним обедывал зимою
№212 Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
№216 Приказчика доклады слушал
И книжку поутру читал...
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
№220 Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
№224 В могиле, в мать-земле сырой!»
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на все глядит,
И все ей кажется бесценным,
№228 Все душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
№232 Кровать, покрытая ковром,
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
№236 И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом.
Татьяна долго в келье модной
№240 Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
№244 Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
№248 Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
№252 Чтоб книжки здесь одной читать.
Татьяна с ключницей простилась
За воротами. Через день
Уж утром рано вновь явилась
№256 Она в оставленную сень.
И в молчаливом кабинете,
Забыв на время все на свете,
Осталась наконец одна,
№260 И долго плакала она.
Потом за книги принялася.
Сперва ей было не до них,
Но показался выбор их
№264 Ей странен. Чтенью предалася
Татьяна жадною душой;
И ей открылся мир иной.
Хотя мы знаем, что Евгений
№268 Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
№272 Да с ним еще два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
№276 С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
№280 Кипящим в действии пустом.
Хранили многие страницы
Отметку резкую ногтей;
Глаза внимательной девицы
№284 Устремлены на них живей.
Татьяна видит с трепетаньем,
Какою мыслью, замечаньем
Бывал Онегин поражен,
№288 В чем молча соглашался он.
На их полях она встречает
Черты его карандаша.
Везде Онегина душа
№292 Себя невольно выражает
То кратким словом, то крестом,
То вопросительным крючком.
И начинает понемногу
№296 Моя Татьяна понимать
Теперь яснее — слава богу —
Того, по ком она вздыхать
Осуждена судьбою властной:
№300 Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
№304 Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
№308 Уж не пародия ли он?
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Часы бегут; она забыла,
№312 Что дома ждут ее давно,
Где собралися два соседа
И где об ней идет беседа.
— Как быть? Татьяна не дитя, —
№316 Старушка молвила кряхтя. —
Ведь Оленька ее моложе.
Пристроить девушку, ей-ей,
Пора; а что мне делать с ней?
№320 Всем наотрез одно и то же:
Нейду. И все грустит она,
Да бродит по лесам одна.
«Не влюблена ль она?» — В кого же?
№324 Буянов сватался: отказ.
Ивану Петушкову — тоже.
Гусар Пыхтин гостил у нас;
Уж как он Танею прельщался,
№328 Как мелким бесом рассыпался!
Я думала: пойдет авось;
Куда! и снова дело врозь. —
«Что ж, матушка? за чем же стало?
№332 В Москву, на ярманку невест!
Там, слышно, много праздных мест».
— Ох, мой отец! доходу мало. —
«Довольно для одной зимы,
№336 Не то уж дам хоть я взаймы».
Старушка очень полюбила
Совет разумный и благой;
Сочлась — и тут же положила
№340 В Москву отправиться зимой.
И Таня слышит новость эту.
На суд взыскательному свету
Представить ясные черты
№344 Провинциальной простоты,
И запоздалые наряды,
И запоздалый склад речей;
Московских франтов и цирцей
№348 Привлечь насмешливые взгляды!..
О страх! нет, лучше и верней
В глуши лесов остаться ей.
Вставая с первыми лучами,
№352 Теперь она в поля спешит
И, умиленными очами
Их озирая, говорит:
«Простите, мирные долины,
№356 И вы, знакомых гор вершины,
И вы, знакомые леса;
Прости, небесная краса,
Прости, веселая природа;
№360 Меняю милый, тихий свет
На шум блистательных сует...
Прости ж и ты, моя свобода!
Куда, зачем стремлюся я?
№364 Что мне сулит судьба моя?»
Ее прогулки длятся доле.
Теперь то холмик, то ручей
Остановляют поневоле
№368 Татьяну прелестью своей.
Она, как с давними друзьями,
С своими рощами, лугами
Еще беседовать спешит.
№372 Но лето быстрое летит.
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана...
№376 Вот север, тучи нагоняя,
Дохнул, завыл — и вот сама
Идет волшебница зима.
Пришла, рассыпалась; клоками
№380 Повисла на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
№384 Сравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
№388 Нейдет она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть лицо, плеча и грудь:
№392 Татьяне страшен зимний путь.
Отъезда день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
№396 Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
№400 Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
№404 И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч,
В возок боярский их впрягают,
№408 Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
№412 Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
№416 Скользя, ползет за ворота.
«Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
№420 У Тани льется из очей.
Когда благому просвещенью
Отдвинем более границ,
Современем (по расчисленью
№424 Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
У нас изменятся безмерно:
Шоссе Россию здесь и тут,
№428 Соединив, пересекут.
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
№432 Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
Теперь у нас дороги плохи,
№436 Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
№440 Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем как сельские циклопы
№444 Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
№448 И рвы отеческой земли.
Зато зимы порой холодной
Езда приятна и легка.
Как стих без мысли в песне модной,
№452 Дорога зимняя гладка.
Автомедоны наши бойки,
Неутомимы наши тройки,
И версты, теша праздный взор,
№456 В глазах мелькают, как забор.
К несчастью, Ларина тащилась,
Боясь прогонов дорогих,
Не на почтовых, на своих,
№460 И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
Но вот уж близко. Перед ними
№464 Уж белокаменной Москвы
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
№468 Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
№472 В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
№476 Как много в нем отозвалось!
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится славой.
№480 Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
№484 Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
№488 Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
Прощай, свидетель падшей славы,
№492 Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют: вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
№496 Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
№500 Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
№504 И стаи галок на крестах.
В сей утомительной прогулке
Проходит час-другой, и вот
У Харитонья в переулке
№508 Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
№512 Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык.
Встречает их в гостиной крик
№516 Княжны, простертой на диване.
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились.
— Княжна, mon ange! —
№520 «Pachette!» — Алина! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
№524 Ей-богу, сцена из романа...»
— А это дочь моя, Татьяна. —
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто брежу я во сне...
№528 Кузина, помнишь Грандисона?»
— Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он? —
«В Москве, живет у Симеона;
№532 Меня в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
А тот... но после все расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
№536 Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне;
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
№540 Пойдемте вместе отдохнуть...
Ох, силы нет... устала грудь...
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть... душа моя,
№544 Уж никуда не годна я...
Под старость жизнь такая гадость...»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
№548 Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Нехорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
№552 Под занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
№556 Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
№560 Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
И вот: по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
№564 Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
№568 И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
№572 А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят!»
№576 Но в них не видно перемены;
Все в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Все тот же тюлевый чепец;
№580 Все белится Лукерья Львовна,
Все то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
№584 У Пелагеи Николавны
Все тот же друг мосье Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, все клуба член исправный,
№588 Все так же смирен, так же глух
И так же ест и пьет за двух.
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
№592 Сначала молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
№596 И что-то бледной и худой,
А впрочем очень недурной;
Потом, покорствуя природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
№600 Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев,
№604 Чужие и свои победы,
Надежды, шалости, мечты.
Текут невинные беседы
С прикрасой легкой клеветы.
№608 Потом, в отплату лепетанья,
Ее сердечного признанья
Умильно требуют оне.
Но Таня, точно как во сне,
№612 Их речи слышит без участья,
Не понимает ничего,
И тайну сердца своего,
Заветный клад и слез и счастья,
№616 Хранит безмолвно между тем
И им не делится ни с кем.
Татьяна вслушаться желает
В беседы, в общий разговор;
№620 Но всех в гостиной занимает
Такой бессвязный, пошлый вздор;
Все в них так бледно, равнодушно;
Они клевещут даже скучно;
№624 В бесплодной сухости речей,
Расспросов, сплетен и вестей
Не вспыхнет мысли в целы сутки,
Хоть невзначай, хоть наобум;
№628 Не улыбнется томный ум,
Не дрогнет сердце, хоть для шутки.
И даже глупости смешной
В тебе не встретишь, свет пустой.
№632 Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
№636 Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у дверей,
Элегию готовит ей.
№640 У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
И, близ него ее заметя,
№644 Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Но там, где Мельпомены бурной
Протяжный раздается вой,
№648 Где машет мантией мишурной
Она пред хладною толпой,
Где Талия тихонько дремлет
И плескам дружеским не внемлет,
№652 Где Терпсихоре лишь одной
Дивится зритель молодой
(Что было также в прежни леты,
Во время ваше и мое),
№656 Не обратились на нее
Ни дам ревнивые лорнеты,
Ни трубки модных знатоков
Из лож и кресельных рядов.
№660 Ее привозят и в Собранье.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
№664 Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг,
Все чувства поражает вдруг.
№668 Здесь кажут франты записные
Свое нахальство, свой жилет
И невнимательный лорнет.
Сюда гусары отпускные
№672 Спешат явиться, прогреметь,
Блеснуть, пленить и улететь.
У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
№676 Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
№680 Как величавая луна,
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
№684 Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань:
Ты заплатил безумству дань.
№688 Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс... Меж тем,
Между двух теток у колонны,
Не замечаема никем,
№692 Татьяна смотрит и не видит,
Волненье света ненавидит;
Ей душно здесь... она мечтой
Стремится к жизни полевой,
№696 В деревню, к бедным поселянам,
В уединенный уголок,
Где льется светлый ручеек,
К своим цветам, к своим романам
№700 И в сумрак липовых аллей,
Туда, где он являлся ей.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
№704 А глаз меж тем с нее не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули
И локтем Таню враз толкнули,
№708 И каждая шепнула ей:
— Взгляни налево поскорей. —
«Налево? где? что там такое?»
— Ну, что бы ни было, гляди...
№712 В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое...
Вот отошел... вот боком стал... —
«Кто? толстый этот генерал?»
№716 Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою...
№720 Да кстати, здесь о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
№724 О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
№728 Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
Gonimy veshnimi luchami,
S okrestnykh gor uzhe snega
Sbezhali mutnymi ruchyami
Na potoplennye luga.
Ulybkoy yasnoyu priroda
Skvoz son vstrechayet utro goda;
Sineya bleshchut nebesa.
Yeshche prozrachnye, lesa
Kak budto pukhom zeleneyut.
Pchela za danyu polevoy
Letit iz kelyi voskovoy.
Doliny sokhnut i pestreyut;
Stada shumyat, i solovey
Uzh pel v bezmolvii nochey.
Kak grustno mne tvoye yavlenye,
Vesna, vesna! pora lyubvi!
Kakoye tomnoye volnenye
V moyey dushe, v moyey krovi!
S kakim tyazhelym umilenyem
Ya naslazhdayus dunovenyem
V litso mne veyushchey vesny
Na lone selskoy tishiny!
Ili mne chuzhdo naslazhdenye,
I vse, chto raduyet, zhivit,
Vse, chto likuyet i blestit
Navodit skuku i tomlenye
Na dushu mertvuyu davno
I vse yey kazhetsya temno?
Ili, ne raduyas vozvratu
Pogibshikh osenyu listov,
My pomnim gorkuyu utratu,
Vnimaya novy shum lesov;
Ili s prirodoy ozhivlennoy
Sblizhayem dumoyu smushchennoy
My uvyadanye nashikh let,
Kotorym vozrozhdenya net?
Byt mozhet, v mysli nam prikhodit
Sred poeticheskogo sna
Inaya, staraya vesna
I v trepet serdtse nam privodit
Mechtoy o dalnoy storone,
O chudnoy nochi, o lune...
Vot vremya: dobrye lenivtsy,
Epikureytsy-mudretsy,
Vy, ravnodushnye schastlivtsy,
Vy, shkoly Levshina ptentsy,
Vy, derevenskiye Priamy,
I vy, chuvstvitelnye damy,
Vesna v derevnyu vas zovet,
Pora tepla, tsvetov, rabot,
Pora gulyany vdokhnovennykh
I soblaznitelnykh nochey.
V polya, druzya! skorey, skorey,
V karetakh, tyazhko nagruzhennykh,
Na dolgikh il na pochtovykh
Tyanites iz zastav gradskikh.
I vy, chitatel blagosklonny,
V svoyey kolyaske vypisnoy
Ostavte grad neugomonny,
Gde veselilis vy zimoy;
S moyeyu muzoy svoyenravnoy
Poydemte slushat shum dubravny
Nad bezymennoyu rekoy
V derevne, gde Yevgeny moy,
Otshelnik prazdny i unyly,
Yeshche nedavno zhil zimoy
V sosedstve Tani molodoy,
Moyey mechtatelnitsy miloy,
No gde yego teper uzh net...
Gde grustny on ostavil sled.
Mezh gor, lezhashchikh polukrugom,
Poydem tuda, gde rucheyek,
Vias, bezhit zelenym lugom
K reke skvoz lipovy lesok.
Tam solovey, vesny lyubovnik,
Vsyu noch poyet; tsvetet shipovnik,
I slyshen govor klyuchevoy, —
Tam viden kamen grobovoy
V teni dvukh sosen ustarelykh.
Prisheltsu nadpis govorit:
«Vladimir Lensky zdes lezhit,
Pogibshy rano smertyu smelykh,
V takoy-to god, takikh-to let.
Pokoysya, yunosha-poet!»
Na vetvi sosny preklonennoy,
Byvalo, ranny veterok
Nad etoy urnoyu smirennoy
Kachal tainstvenny venok.
Byvalo, v pozdniye dosugi
Syuda khodili dve podrugi,
I na mogile pri lune,
Obnyavshis, plakali one.
No nyne... pamyatnik unyly
Zabyt. K nemu privychny sled
Zaglokh. Venka na vetvi net;
Odin, pod nim, sedoy i khily
Pastukh po-prezhnemu poyet
I obuv bednuyu pletet.
Moy bedny Lensky! iznyvaya,
Ne dolgo plakala ona.
Uvy! nevesta molodaya
Svoyey pechali neverna.
Drugoy uvlek yee vnimanye,
Drugoy uspel yee stradanye
Lyubovnoy lestyu usypit,
Ulan umel yee plenit,
Ulan lyubim yee dushoyu...
I vot uzh s nim pred altarem
Ona stydlivo pod ventsom
Stoit s ponikshey golovoyu,
S ognem v potuplennykh ochakh,
S ulybkoy legkoy na ustakh.
Moy bedny Lensky! za mogiloy
V predelakh vechnosti glukhoy
Smutilsya li, pevets unyly,
Izmeny vestyu rokovoy,
Ili nad Letoy usyplenny
Poet, beschuvstviyem blazhenny,
Uzh ne smushchayetsya nichem,
I mir yemu zakryt i nem?..
Tak! ravnodushnoye zabvenye
Za grobom ozhidayet nas.
Vragov, druzey, lyubovnits glas
Vdrug molknet. Pro odno imenye
Naslednikov serdity khor
Zavodit nepristoyny spor.
I skoro zvonky golos Oli
V semeystve Larinykh umolk.
Ulan, svoyey nevolnik doli,
Byl dolzhen yekhat s neyu v polk.
Slezami gorko oblivayas,
Starushka, s docheryu proshchayas,
Kazalos, chut zhiva byla,
No Tanya plakat ne mogla;
Lish smertnoy blednostyu pokrylos
Yee pechalnoye litso.
Kogda vse vyshli na kryltso,
I vse, proshchayas, suyetilos
Vokrug karety molodykh,
Tatyana provodila ikh.
I dolgo, budto skvoz tumana,
Ona glyadela im vosled...
I vot odna, odna Tatyana!
Uvy! podruga stolkikh let,
Yee golubka molodaya,
Yee napersnitsa rodnaya,
Sudboyu vdal zanesena,
S ney navsegda razluchena.
Kak ten ona bez tseli brodit,
To smotrit v opustely sad...
Nigde, ni v chem yey net otrad,
I oblegchenya ne nakhodit
Ona podavlennym slezam,
I serdtse rvetsya popolam.
I v odinochestve zhestokom
Silneye strast yee gorit,
I ob Onegine dalekom
Yey serdtse gromche govorit.
Ona yego ne budet videt;
Ona dolzhna v nem nenavidet
Ubytsu brata svoyego;
Poet pogib... no uzh yego
Nikto ne pomnit, uzh drugomu
Yego nevesta otdalas.
Poeta pamyat proneslas
Kak dym po nebu golubomu,
O nem dva serdtsa, mozhet byt,
Yeshche grustyat... Na chto grustit?..
Byl vecher. Nebo merklo. Vody
Struilis tikho. Zhuk zhuzhzhal.
Uzh raskhodilis khorovody;
Uzh za rekoy, dymyas, pylal
Ogon rybachy. V pole chistom,
Luny pri svete serebristom,
V svoi mechty pogruzhena,
Tatyana dolgo shla odna.
Shla, shla. I vdrug pered soboyu
S kholma gospodsky vidit dom,
Selenye, roshchu pod kholmom
I sad nad svetloyu rekoyu.
Ona glyadit — i serdtse v ney
Zabilos chashche i silney.
Yee somnenia smushchayut:
«Poydu l vpered, poydu l nazad?..
Yego zdes net. Menya ne znayut...
Vzglyanu na dom, na etot sad».
I vot s kholma Tatyana skhodit,
Yedva dysha; krugom obvodit
Nedoumenya polny vzor...
I vkhodit na pustynny dvor.
K ney, laya, kinulis sobaki.
Na krik ispuganny yeya
Rebyat dvorovaya semya
Sbezhalas shumno. Ne bez draki
Malchishki razognali psov,
Vzyav baryshnyu pod svoy pokrov.
«Uvidet barskoy dom nelzya li?» —
Sprosila Tanya. Poskorey
K Anisye deti pobezhali
U ney klyuchi vzyat ot seney;
Anisya totchas k ney yavilas,
I dver pred nimi otvorilas,
I Tanya vkhodit v dom pustoy,
Gde zhil nedavno nash geroy.
Ona glyadit: zabyty v zale
Ky na bilyarde otdykhal,
Na smyatom kanape lezhal
Manezhny khlystik. Tanya dale;
Starushka yey: «A vot kamin;
Zdes barin sizhival odin.
Zdes s nim obedyval zimoyu
Pokoyny Lensky, nash sosed.
Syuda pozhaluyte, za mnoyu.
Vot eto barsky kabinet;
Zdes pochival on, kofey kushal,
Prikazchika doklady slushal
I knizhku poutru chital...
I stary barin zdes zhival;
So mnoy, byvalo, v voskresenye,
Zdes pod oknom, nadev ochki,
Igrat izvolil v durachki.
Day bog dushe yego spasenye,
A kostochkam yego pokoy
V mogile, v mat-zemle syroy!»
Tatyana vzorom umilennym
Vokrug sebya na vse glyadit,
I vse yey kazhetsya bestsennym,
Vse dushu tomnuyu zhivit
Polumuchitelnoy otradoy:
I stol s pomerksheyu lampadoy,
I gruda knig, i pod oknom
Krovat, pokrytaya kovrom,
I vid v okno skvoz sumrak lunny,
I etot bledny polusvet,
I lorda Bayrona portret,
I stolbik s kukloyu chugunnoy
Pod shlyapoy s pasmurnym chelom,
S rukami, szhatymi krestom.
Tatyana dolgo v kelye modnoy
Kak ocharovana stoit.
No pozdno. Veter vstal kholodny.
Temno v doline. Roshcha spit
Nad otumanennoy rekoyu;
Luna sokrylas za goroyu,
I piligrimke molodoy
Pora, davno pora domoy.
I Tanya, skryv svoye volnenye,
Ne bez togo, chtob ne vzdokhnut,
Puskayetsya v obratny put.
No prezhde prosit pozvolenya
Pustynny zamok naveshchat,
Chtob knizhki zdes odnoy chitat.
Tatyana s klyuchnitsey prostilas
Za vorotami. Cherez den
Uzh utrom rano vnov yavilas
Ona v ostavlennuyu sen.
I v molchalivom kabinete,
Zabyv na vremya vse na svete,
Ostalas nakonets odna,
I dolgo plakala ona.
Potom za knigi prinyalasya.
Sperva yey bylo ne do nikh,
No pokazalsya vybor ikh
Yey stranen. Chtenyu predalasya
Tatyana zhadnoyu dushoy;
I yey otkrylsya mir inoy.
Khotya my znayem, chto Yevgeny
Izdavna chtenye razlyubil,
Odnako zh neskolko tvoreny
On iz opaly isklyuchil:
Pevtsa Gyaura i Zhuana
Da s nim yeshche dva-tri romana,
V kotorykh otrazilsya vek
I sovremenny chelovek
Izobrazhen dovolno verno
S yego beznravstvennoy dushoy,
Sebyalyubivoy i sukhoy,
Mechtanyu predannoy bezmerno,
S yego ozloblennym umom,
Kipyashchim v deystvii pustom.
Khranili mnogiye stranitsy
Otmetku rezkuyu nogtey;
Glaza vnimatelnoy devitsy
Ustremleny na nikh zhivey.
Tatyana vidit s trepetanyem,
Kakoyu myslyu, zamechanyem
Byval Onegin porazhen,
V chem molcha soglashalsya on.
Na ikh polyakh ona vstrechayet
Cherty yego karandasha.
Vezde Onegina dusha
Sebya nevolno vyrazhayet
To kratkim slovom, to krestom,
To voprositelnym kryuchkom.
I nachinayet ponemnogu
Moya Tatyana ponimat
Teper yasneye — slava bogu —
Togo, po kom ona vzdykhat
Osuzhdena sudboyu vlastnoy:
Chudak pechalny i opasny,
Sozdanye ada il nebes,
Sey angel, sey nadmenny bes,
Chto zh on? Uzheli podrazhanye,
Nichtozhny prizrak, il yeshche
Moskvich v Garoldovom plashche,
Chuzhikh prichud istolkovanye,
Slov modnykh polny leksikon?..
Uzh ne parodia li on?
Uzhel zagadku razreshila?
Uzheli slovo naydeno?
Chasy begut; ona zabyla,
Chto doma zhdut yee davno,
Gde sobralisya dva soseda
I gde ob ney idet beseda.
— Kak byt? Tatyana ne ditya, —
Starushka molvila kryakhtya. —
Ved Olenka yee molozhe.
Pristroit devushku, yey-yey,
Pora; a chto mne delat s ney?
Vsem naotrez odno i to zhe:
Neydu. I vse grustit ona,
Da brodit po lesam odna.
«Ne vlyublena l ona?» — V kogo zhe?
Buyanov svatalsya: otkaz.
Ivanu Petushkovu — tozhe.
Gusar Pykhtin gostil u nas;
Uzh kak on Taneyu prelshchalsya,
Kak melkim besom rassypalsya!
Ya dumala: poydet avos;
Kuda! i snova delo vroz. —
«Chto zh, matushka? za chem zhe stalo?
V Moskvu, na yarmanku nevest!
Tam, slyshno, mnogo prazdnykh mest».
— Okh, moy otets! dokhodu malo. —
«Dovolno dlya odnoy zimy,
Ne to uzh dam khot ya vzaymy».
Starushka ochen polyubila
Sovet razumny i blagoy;
Sochlas — i tut zhe polozhila
V Moskvu otpravitsya zimoy.
I Tanya slyshit novost etu.
Na sud vzyskatelnomu svetu
Predstavit yasnye cherty
Provintsialnoy prostoty,
I zapozdalye naryady,
I zapozdaly sklad rechey;
Moskovskikh frantov i tsirtsey
Privlech nasmeshlivye vzglyady!..
O strakh! net, luchshe i verney
V glushi lesov ostatsya yey.
Vstavaya s pervymi luchami,
Teper ona v polya speshit
I, umilennymi ochami
Ikh oziraya, govorit:
«Prostite, mirnye doliny,
I vy, znakomykh gor vershiny,
I vy, znakomye lesa;
Prosti, nebesnaya krasa,
Prosti, veselaya priroda;
Menyayu mily, tikhy svet
Na shum blistatelnykh suyet...
Prosti zh i ty, moya svoboda!
Kuda, zachem stremlyusya ya?
Chto mne sulit sudba moya?»
Yee progulki dlyatsya dole.
Teper to kholmik, to ruchey
Ostanovlyayut ponevole
Tatyanu prelestyu svoyey.
Ona, kak s davnimi druzyami,
S svoimi roshchami, lugami
Yeshche besedovat speshit.
No leto bystroye letit.
Nastala osen zolotaya.
Priroda trepetna, bledna,
Kak zhertva, pyshno ubrana...
Vot sever, tuchi nagonyaya,
Dokhnul, zavyl — i vot sama
Idet volshebnitsa zima.
Prishla, rassypalas; klokami
Povisla na sukakh dubov;
Legla volnistymi kovrami
Sredi poley, vokrug kholmov;
Brega s nedvizhnoyu rekoyu
Sravnyala pukhloy pelenoyu;
Blesnul moroz. I rady my
Prokazam matushki zimy.
Ne rado yey lish serdtse Tani.
Neydet ona zimu vstrechat,
Moroznoy pylyu podyshat
I pervym snegom s krovli bani
Umyt litso, plecha i grud:
Tatyane strashen zimny put.
Otyezda den davno prosrochen,
Prokhodit i posledny srok.
Osmotren, vnov obit, uprochen
Zabvenyu broshenny vozok.
Oboz obychny, tri kibitki
Vezut domashniye pozhitki,
Kastryulki, stulya, sunduki,
Varenye v bankakh, tyufyaki,
Periny, kletki s petukhami,
Gorshki, tazy et cetera,
Nu, mnogo vsyakogo dobra.
I vot v izbe mezhdu slugami
Podnyalsya shum, proshchalny plach:
Vedut na dvor osmnadtsat klyach,
V vozok boyarsky ikh vpryagayut,
Gotovyat zavtrak povara,
Goroy kibitki nagruzhayut,
Branyatsya baby, kuchera.
Na klyache toshchey i kosmatoy
Sidit foreytor borodaty,
Sbezhalas chelyad u vorot
Proshchatsya s barami. I vot
Uselis, i vozok pochtenny,
Skolzya, polzet za vorota.
«Prostite, mirnye mesta!
Prosti, priyut uyedinenny!
Uvizhu l vas?..» I slez ruchey
U Tani lyetsya iz ochey.
Kogda blagomu prosveshchenyu
Otdvinem boleye granits,
Sovremenem (po raschislenyu
Filosoficheskikh tablits,
Let chrez pyatsot) dorogi, verno,
U nas izmenyatsya bezmerno:
Shosse Rossiyu zdes i tut,
Soyediniv, peresekut.
Mosty chugunnye chrez vody
Shagnut shirokoyu dugoy,
Razdvinem gory, pod vodoy
Proroyem derzostnye svody,
I zavedet kreshcheny mir
Na kazhdoy stantsii traktir.
Teper u nas dorogi plokhi,
Mosty zabytye gniyut,
Na stantsiakh klopy da blokhi
Zasnut minuty ne dayut;
Traktirov net. V izbe kholodnoy
Vysokoparny, no golodny
Dlya vidu preyskurant visit
I tshchetny draznit appetit,
Mezh tem kak selskiye tsiklopy
Pered medlitelnym ognem
Rossyskim lechat molotkom
Izdelye legkoye Yevropy,
Blagoslovlyaya kolei
I rvy otecheskoy zemli.
Zato zimy poroy kholodnoy
Yezda priatna i legka.
Kak stikh bez mysli v pesne modnoy,
Doroga zimnyaya gladka.
Avtomedony nashi boyki,
Neutomimy nashi troyki,
I versty, tesha prazdny vzor,
V glazakh melkayut, kak zabor.
K neschastyu, Larina tashchilas,
Boyas progonov dorogikh,
Ne na pochtovykh, na svoikh,
I nasha deva nasladilas
Dorozhnoy skukoyu vpolne:
Sem sutok yekhali one.
No vot uzh blizko. Pered nimi
Uzh belokamennoy Moskvy
Kak zhar, krestami zolotymi
Goryat starinnye glavy.
Akh, brattsy! kak ya byl dovolen,
Kogda tserkvey i kolokolen,
Sadov, chertogov polukrug
Otkrylsya predo mnoyu vdrug!
Kak chasto v gorestnoy razluke,
V moyey bluzhdayushchey sudbe,
Moskva, ya dumal o tebe!
Moskva... kak mnogo v etom zvuke
Dlya serdtsa russkogo slilos!
Kak mnogo v nem otozvalos!
Vot, okruzhen svoyey dubravoy,
Petrovsky zamok. Mrachno on
Nedavneyu gorditsya slavoy.
Naprasno zhdal Napoleon,
Poslednim schastyem upoyenny,
Moskvy kolenopreklonennoy
S klyuchami starogo Kremlya:
Net, ne poshla Moskva moya
K nemu s povinnoy golovoyu.
Ne prazdnik, ne priyemny dar,
Ona gotovila pozhar
Neterpelivomu geroyu.
Otsele, v dumu pogruzhen,
Glyadel na grozny plamen on.
Proshchay, svidetel padshey slavy,
Petrovsky zamok. Nu! ne stoy,
Poshel! Uzhe stolpy zastavy
Beleyut: vot uzh po Tverskoy
Vozok nesetsya chrez ukhaby.
Melkayut mimo budki, baby,
Malchishki, lavki, fonari,
Dvortsy, sady, monastyri,
Bukhartsy, sani, ogorody,
Kuptsy, lachuzhki, muzhiki,
Bulvary, bashni, kazaki,
Apteki, magaziny mody,
Balkony, lvy na vorotakh
I stai galok na krestakh.
V sey utomitelnoy progulke
Prokhodit chas-drugoy, i vot
U Kharitonya v pereulke
Vozok pred domom u vorot
Ostanovilsya. K staroy tetke,
Chetverty god bolnoy v chakhotke,
Oni priyekhali teper.
Im nastezh otvoryayet dver,
V ochkakh, v izorvannom kaftane,
S chulkom v ruke, sedoy kalmyk.
Vstrechayet ikh v gostinoy krik
Knyazhny, prostertoy na divane.
Starushki s plachem obnyalis,
I vosklitsanya polilis.
— Knyazhna, mon ange! —
«Pachette!» — Alina! —
«Kto b mog podumat? Kak davno!
Nadolgo l? Milaya! Kuzina!
Sadis — kak eto mudreno!
Yey-bogu, stsena iz romana...»
— A eto doch moya, Tatyana. —
«Akh, Tanya! podoydi ko mne —
Kak budto brezhu ya vo sne...
Kuzina, pomnish Grandisona?»
— Kak, Grandison?.. a, Grandison!
Da, pomnyu, pomnyu. Gde zhe on? —
«V Moskve, zhivet u Simeona;
Menya v sochelnik navestil;
Nedavno syna on zhenil.
A tot... no posle vse rasskazhem,
Ne pravda l? Vsey yee rodne
My Tanyu zavtra zhe pokazhem.
Zhal, razyezzhat net mochi mne;
Yedva, yedva taskayu nogi.
No vy zamucheny s dorogi;
Poydemte vmeste otdokhnut...
Okh, sily net... ustala grud...
Mne tyazhela teper i radost,
Ne tolko grust... dusha moya,
Uzh nikuda ne godna ya...
Pod starost zhizn takaya gadost...»
I tut, sovsem utomlena,
V slezakh raskashlyalas ona.
Bolnoy i laski i veselye
Tatyanu trogayut; no yey
Nekhorosho na novoselye,
Privykshey k gornitse svoyey.
Pod zanaveskoyu shelkovoy
Ne spitsya yey v postele novoy,
I ranny zvon kolokolov,
Predtecha utrennikh trudov,
Yee s posteli podymayet.
Saditsya Tanya u okna.
Redeyet sumrak; no ona
Svoikh poley ne razlichayet:
Pred neyu neznakomy dvor,
Konyushnya, kukhnya i zabor.
I vot: po rodstvennym obedam
Razvozyat Tanyu kazhdy den
Predstavit babushkam i dedam
Yee rasseyannuyu len.
Rodne, pribyvshey izdalecha,
Povsyudu laskovaya vstrecha,
I vosklitsanya, i khleb-sol.
«Kak Tanya vyrosla! Davno l
Ya, kazhetsya, tebya krestila?
A ya tak na ruki brala!
A ya tak za ushi drala!
A ya tak pryanikom kormila!»
I khorom babushki tverdyat:
«Kak nashi gody-to letyat!»
No v nikh ne vidno peremeny;
Vse v nikh na stary obrazets:
U tetushki knyazhny Yeleny
Vse tot zhe tyulevy chepets;
Vse belitsya Lukerya Lvovna,
Vse to zhe lzhet Lyubov Petrovna,
Ivan Petrovich tak zhe glup,
Semen Petrovich tak zhe skup,
U Pelagei Nikolavny
Vse tot zhe drug mosye Finmush,
I tot zhe shpits, i tot zhe muzh;
A on, vse kluba chlen ispravny,
Vse tak zhe smiren, tak zhe glukh
I tak zhe yest i pyet za dvukh.
Ikh dochki Tanyu obnimayut.
Mladye gratsii Moskvy
Snachala molcha ozirayut
Tatyanu s nog do golovy;
Yee nakhodyat chto-to strannoy,
Provintsialnoy i zhemannoy,
I chto-to blednoy i khudoy,
A vprochem ochen nedurnoy;
Potom, pokorstvuya prirode,
Druzhatsya s ney, k sebe vedut,
Tseluyut, nezhno ruki zhmut,
Vzbivayut kudri yey po mode
I poveryayut naraspev
Serdechny tayny, tayny dev,
Chuzhiye i svoi pobedy,
Nadezhdy, shalosti, mechty.
Tekut nevinnye besedy
S prikrasoy legkoy klevety.
Potom, v otplatu lepetanya,
Yee serdechnogo priznanya
Umilno trebuyut one.
No Tanya, tochno kak vo sne,
Ikh rechi slyshit bez uchastya,
Ne ponimayet nichego,
I taynu serdtsa svoyego,
Zavetny klad i slez i schastya,
Khranit bezmolvno mezhdu tem
I im ne delitsya ni s kem.
Tatyana vslushatsya zhelayet
V besedy, v obshchy razgovor;
No vsekh v gostinoy zanimayet
Takoy bessvyazny, poshly vzdor;
Vse v nikh tak bledno, ravnodushno;
Oni kleveshchut dazhe skuchno;
V besplodnoy sukhosti rechey,
Rassprosov, spleten i vestey
Ne vspykhnet mysli v tsely sutki,
Khot nevznachay, khot naobum;
Ne ulybnetsya tomny um,
Ne drognet serdtse, khot dlya shutki.
I dazhe gluposti smeshnoy
V tebe ne vstretish, svet pustoy.
Arkhivny yunoshi tolpoyu
Na Tanyu choporno glyadyat
I pro neye mezhdu soboyu
Neblagosklonno govoryat.
Odin kakoy-to shut pechalny
Yee nakhodit idealnoy
I, prislonivshis u dverey,
Elegiyu gotovit yey.
U skuchnoy tetki Tanyu vstretya,
K ney kak-to Vyazemsky podsel
I dushu yey zanyat uspel.
I, bliz nego yee zametya,
Ob ney, popravya svoy parik,
Osvedomlyayetsya starik.
No tam, gde Melpomeny burnoy
Protyazhny razdayetsya voy,
Gde mashet mantiyey mishurnoy
Ona pred khladnoyu tolpoy,
Gde Talia tikhonko dremlet
I pleskam druzheskim ne vnemlet,
Gde Terpsikhore lish odnoy
Divitsya zritel molodoy
(Chto bylo takzhe v prezhni lety,
Vo vremya vashe i moye),
Ne obratilis na neye
Ni dam revnivye lornety,
Ni trubki modnykh znatokov
Iz lozh i kreselnykh ryadov.
Yee privozyat i v Sobranye.
Tam tesnota, volnenye, zhar,
Muzyki grokhot, svech blistanye,
Melkanye, vikhor bystrykh par,
Krasavits legkiye ubory,
Lyudmi pestreyushchiye khory,
Nevest obshirny polukrug,
Vse chuvstva porazhayet vdrug.
Zdes kazhut franty zapisnye
Svoye nakhalstvo, svoy zhilet
I nevnimatelny lornet.
Syuda gusary otpusknye
Speshat yavitsya, progremet,
Blesnut, plenit i uletet.
U nochi mnogo zvezd prelestnykh,
Krasavits mnogo na Moskve.
No yarche vsekh podrug nebesnykh
Luna v vozdushnoy sineve.
No ta, kotoruyu ne smeyu
Trevozhit liroyu moyeyu,
Kak velichavaya luna,
Sred zhen i dev blestit odna.
S kakoyu gordostyu nebesnoy
Zemli kasayetsya ona!
Kak negoy grud yee polna!
Kak tomen vzor yee chudesny!..
No polno, polno; perestan:
Ty zaplatil bezumstvu dan.
Shum, khokhot, begotnya, poklony,
Galop, mazurka, vals... Mezh tem,
Mezhdu dvukh tetok u kolonny,
Ne zamechayema nikem,
Tatyana smotrit i ne vidit,
Volnenye sveta nenavidit;
Yey dushno zdes... ona mechtoy
Stremitsya k zhizni polevoy,
V derevnyu, k bednym poselyanam,
V uyedinenny ugolok,
Gde lyetsya svetly rucheyek,
K svoim tsvetam, k svoim romanam
I v sumrak lipovykh alley,
Tuda, gde on yavlyalsya yey.
Tak mysl yee daleche brodit:
Zabyt i svet i shumny bal,
A glaz mezh tem s neye ne svodit
Kakoy-to vazhny general.
Drug drugu tetushki mignuli
I loktem Tanyu vraz tolknuli,
I kazhdaya shepnula yey:
— Vzglyani nalevo poskorey. —
«Nalevo? gde? chto tam takoye?»
— Nu, chto by ni bylo, glyadi...
V toy kuchke, vidish? vperedi,
Tam, gde yeshche v mundirakh dvoye...
Vot otoshel... vot bokom stal... —
«Kto? tolsty etot general?»
No zdes s pobedoyu pozdravim
Tatyanu miluyu moyu
I v storonu svoy put napravim,
Chtob ne zabyt, o kom poyu...
Da kstati, zdes o tom dva slova:
Poyu priatelya mladogo
I mnozhestvo yego prichud.
Blagoslovi moy dolgy trud,
O ty, epicheskaya muza!
I, verny posokh mne vruchiv,
Ne day bluzhdat mne vkos i vkriv.
Dovolno. S plech doloy obuza!
Ya klassitsizmu otdal chest:
Khot pozdno, a vstuplenye yest.
Ujybvs dtiybvb kexfvb,
C jrhtcnys[ ujh e;t cytuf
C,t;fkb venysvb hexmzvb
Yf gjnjgktyyst keuf/
Eks,rjq zcyj/ ghbhjlf
Crdjpm cjy dcnhtxftn enhj ujlf;
Cbytz ,ktoen yt,tcf/
Tot ghjphfxyst, ktcf
Rfr ,elnj ge[jv ptktyt/n/
Gxtkf pf lfym/ gjktdjq
Ktnbn bp rtkmb djcrjdjq/
Ljkbys cj[yen b gtcnht/n;
Cnflf ievzn, b cjkjdtq
E; gtk d ,tpvjkdbb yjxtq/
Rfr uhecnyj vyt ndjt zdktymt,
Dtcyf, dtcyf! gjhf k/,db!
Rfrjt njvyjt djkytymt
D vjtq leit, d vjtq rhjdb!
C rfrbv nz;tksv evbktymtv
Z yfckf;lf/cm leyjdtymtv
D kbwj vyt dt/otq dtcys
Yf kjyt ctkmcrjq nbibys!
Bkb vyt xe;lj yfckf;ltymt,
B dct, xnj hfletn, ;bdbn,
Dct, xnj kbretn b ,ktcnbn
Yfdjlbn crere b njvktymt
Yf leie vthnde/ lfdyj
B dct tq rf;tncz ntvyj?
Bkb, yt hflezcm djpdhfne
Gjub,ib[ jctym/ kbcnjd,
Vs gjvybv ujhmre/ enhfne,
Dybvfz yjdsq iev ktcjd;
Bkb c ghbhjljq j;bdktyyjq
C,kb;ftv levj/ cveotyyjq
Vs edzlfymt yfib[ ktn,
Rjnjhsv djphj;ltymz ytn?
,snm vj;tn, d vsckb yfv ghb[jlbn
Chtlm gj'nbxtcrjuj cyf
Byfz, cnfhfz dtcyf
B d nhtgtn cthlwt yfv ghbdjlbn
Vtxnjq j lfkmyjq cnjhjyt,
J xelyjq yjxb, j keyt///
Djn dhtvz: lj,hst ktybdws,
'gbrehtqws-velhtws,
Ds, hfdyjleiyst cxfcnkbdws,
Ds, irjks Ktdibyf gntyws,
Ds, lthtdtycrbt Ghbfvs,
B ds, xedcndbntkmyst lfvs,
Dtcyf d lthtdy/ dfc pjdtn,
Gjhf ntgkf, wdtnjd, hf,jn,
Gjhf uekzybq dlj[yjdtyys[
B cj,kfpybntkmys[ yjxtq/
D gjkz, lhepmz! crjhtq, crjhtq,
D rfhtnf[, nz;rj yfuhe;tyys[,
Yf ljkub[ bkm yf gjxnjds[
Nzybntcm bp pfcnfd uhflcrb[/
B ds, xbnfntkm ,kfujcrkjyysq,
D cdjtq rjkzcrt dsgbcyjq
Jcnfdmnt uhfl yteujvjyysq,
Ult dtctkbkbcm ds pbvjq;
C vjt/ vepjq cdjtyhfdyjq
Gjqltvnt ckeifnm iev le,hfdysq
Yfl ,tpsvtyyj/ htrjq
D lthtdyt, ult Tdutybq vjq,
Jnitkmybr ghfplysq b eysksq,
Tot ytlfdyj ;bk pbvjq
D cjctlcndt Nfyb vjkjljq,
Vjtq vtxnfntkmybws vbkjq,
Yj ult tuj ntgthm e; ytn///
Ult uhecnysq jy jcnfdbk cktl/
Vt; ujh, kt;fob[ gjkerheujv,
Gjqltv nelf, ult hexttr,
Dbzcm, ,t;bn ptktysv keujv
R htrt crdjpm kbgjdsq ktcjr/
Nfv cjkjdtq, dtcys k/,jdybr,
Dc/ yjxm gjtn; wdtntn ibgjdybr,
B cksity ujdjh rk/xtdjq, —
Nfv dblty rfvtym uhj,jdjq
D ntyb lde[ cjcty ecnfhtks[/
Ghbitkmwe yflgbcm ujdjhbn:
«Dkflbvbh Ktycrbq pltcm kt;bn,
Gjub,ibq hfyj cvthnm/ cvtks[,
D nfrjq-nj ujl, nfrb[-nj ktn/
Gjrjqcz, /yjif-gj'n!»
Yf dtndb cjcys ghtrkjytyyjq,
,sdfkj, hfyybq dtnthjr
Yfl 'njq ehyj/ cvbhtyyjq
Rfxfk nfbycndtyysq dtyjr/
,sdfkj, d gjplybt ljceub
C/lf [jlbkb ldt gjlheub,
B yf vjubkt ghb keyt,
J,yzdibcm, gkfrfkb jyt/
Yj ysyt/// gfvznybr eysksq
Pf,sn/ R ytve ghbdsxysq cktl
Pfukj[/ Dtyrf yf dtndb ytn;
Jlby, gjl ybv, ctljq b [bksq
Gfcne[ gj-ght;ytve gjtn
B j,edm ,tlye/ gktntn/
Vjq ,tlysq Ktycrbq! bpysdfz,
Yt ljkuj gkfrfkf jyf/
Eds! ytdtcnf vjkjlfz
Cdjtq gtxfkb ytdthyf/
Lheujq edktr tt dybvfymt,
Lheujq ecgtk tt cnhflfymt
K/,jdyjq ktcnm/ ecsgbnm,
Ekfy evtk tt gktybnm,
Ekfy k/,bv tt leij////
B djn e; c ybv ghtl fknfhtv
Jyf cnslkbdj gjl dtywjv
Cnjbn c gjybritq ujkjdj/,
C juytv d gjnegktyys[ jxf[,
C eks,rjq kturjq yf ecnf[/
Vjq ,tlysq Ktycrbq! pf vjubkjq
D ghtltkf[ dtxyjcnb uke[jq
Cvenbkcz kb, gtdtw eysksq,
Bpvtys dtcnm/ hjrjdjq,
Bkb yfl Ktnjq ecsgktyysq
Gj'n, ,tcxedcndbtv ,kf;tyysq,
E; yt cveoftncz ybxtv,
B vbh tve pfrhsn b ytv?//
Nfr! hfdyjleiyjt pf,dtymt
Pf uhj,jv j;blftn yfc/
Dhfujd, lheptq, k/,jdybw ukfc
Dlheu vjkrytn/ Ghj jlyj bvtymt
Yfcktlybrjd cthlbnsq [jh
Pfdjlbn ytghbcnjqysq cgjh/
B crjhj pdjyrbq ujkjc Jkb
D ctvtqcndt Kfhbys[ evjkr/
Ekfy, cdjtq ytdjkmybr ljkb,
,sk ljk;ty t[fnm c yt/ d gjkr/
Cktpfvb ujhmrj j,kbdfzcm,
Cnfheirf, c ljxthm/ ghjofzcm,
Rfpfkjcm, xenm ;bdf ,skf,
Yj Nfyz gkfrfnm yt vjukf;
Kbim cvthnyjq ,ktlyjcnm/ gjrhskjcm
Tt gtxfkmyjt kbwj/
Rjulf dct dsikb yf rhskmwj,
B dct, ghjofzcm, cetnbkjcm
Djrheu rfhtns vjkjls[,
Nfnmzyf ghjdjlbkf b[/
B ljkuj, ,elnj crdjpm nevfyf,
Jyf ukzltkf bv djcktl///
B djn jlyf, jlyf Nfnmzyf!
Eds! gjlheuf cnjkmrb[ ktn,
Tt ujke,rf vjkjlfz,
Tt yfgthcybwf hjlyfz,
Celm,j/ dlfkm pfytctyf,
C ytq yfdctulf hfpkextyf/
Rfr ntym jyf ,tp wtkb ,hjlbn,
Nj cvjnhbn d jgecntksq cfl///
Ybult, yb d xtv tq ytn jnhfl,
B j,ktuxtymz yt yf[jlbn
Jyf gjlfdktyysv cktpfv,
B cthlwt hdtncz gjgjkfv/
B d jlbyjxtcndt ;tcnjrjv
Cbkmytt cnhfcnm tt ujhbn,
B j, Jytubyt lfktrjv
Tq cthlwt uhjvxt ujdjhbn/
Jyf tuj yt ,eltn dbltnm;
Jyf ljk;yf d ytv ytyfdbltnm
E,bqwe ,hfnf cdjtuj;
Gj'n gjub,/// yj e; tuj
Ybrnj yt gjvybn, e; lheujve
Tuj ytdtcnf jnlfkfcm/
Gj'nf gfvznm ghjytckfcm
Rfr lsv gj yt,e ujke,jve,
J ytv ldf cthlwf, vj;tn ,snm,
Tot uhecnzn/// Yf xnj uhecnbnm?//
,sk dtxth/ Yt,j vthrkj/ Djls
Cnhebkbcm nb[j/ ;er ;e;;fk/
E; hfc[jlbkbcm [jhjdjls;
E; pf htrjq, lsvzcm, gskfk
Jujym hs,fxbq/ D gjkt xbcnjv,
Keys ghb cdtnt ctht,hbcnjv,
D cdjb vtxns gjuhe;tyf,
Nfnmzyf ljkuj ikf jlyf/
Ikf, ikf/ B dlheu gthtl cj,j/
C [jkvf ujcgjlcrbq dblbn ljv,
Ctktymt, hjoe gjl [jkvjv
B cfl yfl cdtnkj/ htrj//
Jyf ukzlbn — b cthlwt d ytq
Pf,bkjcm xfot b cbkmytq/
Tt cjvytybz cveof/n:
«Gjqle km dgthtl, gjqle km yfpfl?//
Tuj pltcm ytn/ Vtyz yt pyf/n///
Dpukzye yf ljv, yf 'njn cfl»/
B djn c [jkvf Nfnmzyf c[jlbn,
Tldf lsif; rheujv j,djlbn
Ytljevtymz gjkysq dpjh///
B d[jlbn yf gecnsyysq ldjh/
R ytq, kfz, rbyekbcm cj,frb/
Yf rhbr bcgeufyysq tz
Ht,zn ldjhjdfz ctvmz
C,t;fkfcm ievyj/ Yt ,tp lhfrb
Vfkmxbirb hfpjuyfkb gcjd,
Dpzd ,fhsiy/ gjl cdjq gjrhjd/
«Edbltnm ,fhcrjq ljv ytkmpz kb?» —
Cghjcbkf Nfyz/ Gjcrjhtq
R Fybcmt ltnb gj,t;fkb
E ytq rk/xb dpznm jn ctytq;
Fybcmz njnxfc r ytq zdbkfcm,
B ldthm ghtl ybvb jndjhbkfcm,
B Nfyz d[jlbn d ljv gecnjq,
Ult ;bk ytlfdyj yfi uthjq/
Jyf ukzlbn: pf,snsq d pfkt
Rbq yf ,bkmzhlt jnls[fk,
Yf cvznjv rfyfgt kt;fk
Vfyt;ysq [kscnbr/ Nfyz lfkt;
Cnfheirf tq: «F djn rfvby;
Pltcm ,fhby cb;bdfk jlby/
Pltcm c ybv j,tlsdfk pbvj/
Gjrjqysq Ktycrbq, yfi cjctl/
C/lf gj;fkeqnt, pf vyj//
Djn 'nj ,fhcrbq rf,bytn;
Pltcm gjxbdfk jy, rjatq reifk,
Ghbrfpxbrf ljrkfls ckeifk
B ryb;re gjenhe xbnfk///
B cnfhsq ,fhby pltcm ;bdfk;
Cj vyjq, ,sdfkj, d djcrhtctymt,
Pltcm gjl jryjv, yfltd jxrb,
Buhfnm bpdjkbk d lehfxrb/
Lfq ,ju leit tuj cgfctymt,
F rjcnjxrfv tuj gjrjq
D vjubkt, d vfnm-ptvkt cshjq!»
Nfnmzyf dpjhjv evbktyysv
Djrheu ct,z yf dct ukzlbn,
B dct tq rf;tncz ,tcwtyysv,
Dct leie njvye/ ;bdbn
Gjkevexbntkmyjq jnhfljq:
B cnjk c gjvthrit/ kfvgfljq,
B uhelf rybu, b gjl jryjv
Rhjdfnm, gjrhsnfz rjdhjv,
B dbl d jryj crdjpm cevhfr keyysq,
B 'njn ,ktlysq gjkecdtn,
B kjhlf ,fqhjyf gjhnhtn,
B cnjk,br c rerkj/ xeueyyjq
Gjl ikzgjq c gfcvehysv xtkjv,
C herfvb, c;fnsvb rhtcnjv/
Nfnmzyf ljkuj d rtkmt vjlyjq
Rfr jxfhjdfyf cnjbn/
Yj gjplyj/ Dtnth dcnfk [jkjlysq/
Ntvyj d ljkbyt/ Hjof cgbn
Yfl jnevfytyyjq htrj/;
Keyf cjrhskfcm pf ujhj/,
B gbkbuhbvrt vjkjljq
Gjhf, lfdyj gjhf ljvjq/
B Nfyz, crhsd cdjt djkytymt,
Yt ,tp njuj, xnj, yt dplj[yenm,
Gecrftncz d j,hfnysq genm/
Yj ght;lt ghjcbn gjpdjktymz
Gecnsyysq pfvjr yfdtofnm,
Xnj, ryb;rb pltcm jlyjq xbnfnm/
Nfnmzyf c rk/xybwtq ghjcnbkfcm
Pf djhjnfvb/ Xthtp ltym
E; enhjv hfyj dyjdm zdbkfcm
Jyf d jcnfdktyye/ ctym/
B d vjkxfkbdjv rf,bytnt,
Pf,sd yf dhtvz dct yf cdtnt,
Jcnfkfcm yfrjytw jlyf,
B ljkuj gkfrfkf jyf/
Gjnjv pf rybub ghbyzkfcz/
Cgthdf tq ,skj yt lj yb[,
Yj gjrfpfkcz ds,jh b[
Tq cnhfyty/ Xntym/ ghtlfkfcz
Nfnmzyf ;flyj/ leijq;
B tq jnrhskcz vbh byjq/
[jnz vs pyftv, xnj Tdutybq
Bplfdyf xntymt hfpk/,bk,
Jlyfrj ; ytcrjkmrj ndjhtybq
Jy bp jgfks bcrk/xbk:
Gtdwf Uzehf b ;efyf
Lf c ybv tot ldf-nhb hjvfyf,
D rjnjhs[ jnhfpbkcz dtr
B cjdhtvtyysq xtkjdtr
Bpj,hf;ty ljdjkmyj dthyj
C tuj ,tpyhfdcndtyyjq leijq,
Ct,zk/,bdjq b ce[jq,
Vtxnfym/ ghtlfyyjq ,tpvthyj,
C tuj jpkj,ktyysv evjv,
Rbgzobv d ltqcndbb gecnjv/
[hfybkb vyjubt cnhfybws
Jnvtnre htpre/ yjuntq;
Ukfpf dybvfntkmyjq ltdbws
Ecnhtvktys yf yb[ ;bdtq/
Nfnmzyf dblbn c nhtgtnfymtv,
Rfrj/ vsckm/, pfvtxfymtv
,sdfk Jytuby gjhf;ty,
D xtv vjkxf cjukfifkcz jy/
Yf b[ gjkz[ jyf dcnhtxftn
Xthns tuj rfhfylfif/
Dtplt Jytubyf leif
Ct,z ytdjkmyj dshf;ftn
Nj rhfnrbv ckjdjv, nj rhtcnjv,
Nj djghjcbntkmysv rh/xrjv/
B yfxbyftn gjytvyjue
Vjz Nfnmzyf gjybvfnm
Ntgthm zcytt — ckfdf ,jue —
Njuj, gj rjv jyf dpls[fnm
Jce;ltyf celm,j/ dkfcnyjq:
Xelfr gtxfkmysq b jgfcysq,
Cjplfymt flf bkm yt,tc,
Ctq fyutk, ctq yflvtyysq ,tc,
Xnj ; jy? E;tkb gjlhf;fymt,
Ybxnj;ysq ghbphfr, bkm tot
Vjcrdbx d Ufhjkmljdjv gkfot,
Xe;b[ ghbxel bcnjkrjdfymt,
Ckjd vjlys[ gjkysq ktrcbrjy?//
E; yt gfhjlbz kb jy?
E;tkm pfuflre hfphtibkf?
E;tkb ckjdj yfqltyj?
Xfcs ,tuen; jyf pf,skf,
Xnj ljvf ;len tt lfdyj,
Ult cj,hfkbcz ldf cjctlf
B ult j, ytq bltn ,tctlf/
— Rfr ,snm? Nfnmzyf yt lbnz, —
Cnfheirf vjkdbkf rhz[nz/ —
Dtlm Jktymrf tt vjkj;t/
Ghbcnhjbnm ltdeire, tq-tq,
Gjhf; f xnj vyt ltkfnm c ytq?
Dctv yfjnhtp jlyj b nj ;t:
Ytqle/ B dct uhecnbn jyf,
Lf ,hjlbn gj ktcfv jlyf/
«Yt dk/,ktyf km jyf?» — D rjuj ;t?
,ezyjd cdfnfkcz: jnrfp/
Bdfye Gtneirjde — nj;t/
Uecfh Gs[nby ujcnbk e yfc;
E; rfr jy Nfyt/ ghtkmofkcz,
Rfr vtkrbv ,tcjv hfccsgfkcz!
Z levfkf: gjqltn fdjcm;
Relf! b cyjdf ltkj dhjpm/ —
«Xnj ;, vfneirf? pf xtv ;t cnfkj?
D Vjcrde, yf zhvfyre ytdtcn!
Nfv, cksiyj, vyjuj ghfplys[ vtcn»/
— J[, vjq jntw! lj[jle vfkj/ —
«Ljdjkmyj lkz jlyjq pbvs,
Yt nj e; lfv [jnm z dpfqvs»/
Cnfheirf jxtym gjk/,bkf
Cjdtn hfpevysq b ,kfujq;
Cjxkfcm — b nen ;t gjkj;bkf
D Vjcrde jnghfdbnmcz pbvjq/
B Nfyz cksibn yjdjcnm 'ne/
Yf cel dpscrfntkmyjve cdtne
Ghtlcnfdbnm zcyst xthns
Ghjdbywbfkmyjq ghjcnjns,
B pfgjplfkst yfhzls,
B pfgjplfksq crkfl htxtq;
Vjcrjdcrb[ ahfynjd b wbhwtq
Ghbdktxm yfcvtikbdst dpukzls!//
J cnhf[! ytn, kexit b dthytq
D ukeib ktcjd jcnfnmcz tq/
Dcnfdfz c gthdsvb kexfvb,
Ntgthm jyf d gjkz cgtibn
B, evbktyysvb jxfvb
B[ jpbhfz, ujdjhbn:
«Ghjcnbnt, vbhyst ljkbys,
B ds, pyfrjvs[ ujh dthibys,
B ds, pyfrjvst ktcf;
Ghjcnb, yt,tcyfz rhfcf,
Ghjcnb, dtctkfz ghbhjlf;
Vtyz/ vbksq, nb[bq cdtn
Yf iev ,kbcnfntkmys[ cetn///
Ghjcnb ; b ns, vjz cdj,jlf!
Relf, pfxtv cnhtvk/cz z?
Xnj vyt cekbn celm,f vjz?»
Tt ghjuekrb lkzncz ljkt/
Ntgthm nj [jkvbr, nj hextq
Jcnfyjdkz/n gjytdjkt
Nfnmzye ghtktcnm/ cdjtq/
Jyf, rfr c lfdybvb lhepmzvb,
C cdjbvb hjofvb, keufvb
Tot ,tctljdfnm cgtibn/
Yj ktnj ,scnhjt ktnbn/
Yfcnfkf jctym pjkjnfz/
Ghbhjlf nhtgtnyf, ,ktlyf,
Rfr ;thndf, gsiyj e,hfyf///
Djn ctdth, nexb yfujyzz,
Lj[yek, pfdsk — b djn cfvf
Bltn djkit,ybwf pbvf/
Ghbikf, hfccsgfkfcm; rkjrfvb
Gjdbckf yf cerf[ le,jd;
Ktukf djkybcnsvb rjdhfvb
Chtlb gjktq, djrheu [jkvjd;
,htuf c ytldb;yj/ htrj/
Chfdyzkf ge[kjq gtktyj/;
,ktcyek vjhjp/ B hfls vs
Ghjrfpfv vfneirb pbvs/
Yt hflj tq kbim cthlwt Nfyb/
Ytqltn jyf pbve dcnhtxfnm,
Vjhjpyjq gskm/ gjlsifnm
B gthdsv cytujv c rhjdkb ,fyb
Evsnm kbwj, gktxf b uhelm:
Nfnmzyt cnhfity pbvybq genm/
Jn]tplf ltym lfdyj ghjchjxty,
Ghj[jlbn b gjcktlybq chjr/
Jcvjnhty, dyjdm j,bn, eghjxty
Pf,dtym/ ,hjityysq djpjr/
J,jp j,sxysq, nhb rb,bnrb
Dtpen ljvfiybt gj;bnrb,
Rfcnh/kmrb, cnekmz, ceylerb,
Dfhtymt d ,fyrf[, n/azrb,
Gthbys, rktnrb c gtne[fvb,
Ujhirb, nfps et cetera,
Ye, vyjuj dczrjuj lj,hf/
B djn d bp,t vt;le ckeufvb
Gjlyzkcz iev, ghjofkmysq gkfx:
Dtlen yf ldjh jcmvyflwfnm rkzx,
D djpjr ,jzhcrbq b[ dghzuf/n,
Ujnjdzn pfdnhfr gjdfhf,
Ujhjq rb,bnrb yfuhe;f/n,
,hfyzncz ,f,s, rexthf/
Yf rkzxt njotq b rjcvfnjq
Cblbn ajhtqnjh ,jhjlfnsq,
C,t;fkfcm xtkzlm e djhjn
Ghjofnmcz c ,fhfvb/ B djn
Ectkbcm, b djpjr gjxntyysq,
Crjkmpz, gjkptn pf djhjnf/
«Ghjcnbnt, vbhyst vtcnf!
Ghjcnb, ghb/n etlbytyysq!
Edb;e km dfc?//» B cktp hextq
E Nfyb kmtncz bp jxtq/
Rjulf ,kfujve ghjcdtotym/
Jnldbytv ,jktt uhfybw,
Cjdhtvtytv (gj hfcxbcktym/
Abkjcjabxtcrb[ nf,kbw,
Ktn xhtp gznmcjn) ljhjub, dthyj,
E yfc bpvtyzncz ,tpvthyj:
Ijcct Hjccb/ pltcm b nen,
Cjtlbybd, gthtctren/
Vjcns xeueyyst xhtp djls
Ifuyen ibhjrj/ leujq,
Hfpldbytv ujhs, gjl djljq
Ghjhjtv lthpjcnyst cdjls,
B pfdtltn rhtotysq vbh
Yf rf;ljq cnfywbb nhfrnbh/
Ntgthm e yfc ljhjub gkj[b,
Vjcns pf,snst uyb/n,
Yf cnfywbz[ rkjgs lf ,kj[b
Pfcyenm vbyens yt lf/n;
Nhfrnbhjd ytn/ D bp,t [jkjlyjq
Dscjrjgfhysq, yj ujkjlysq
Lkz dble ghtqcrehfyn dbcbn
B notnysq lhfpybn fggtnbn,
Vt; ntv rfr ctkmcrbt wbrkjgs
Gthtl vtlkbntkmysv juytv
Hjccbqcrbv ktxfn vjkjnrjv
Bpltkmt kturjt Tdhjgs,
,kfujckjdkzz rjktb
B hds jntxtcrjq ptvkb/
Pfnj pbvs gjhjq [jkjlyjq
Tplf ghbznyf b kturf/
Rfr cnb[ ,tp vsckb d gtcyt vjlyjq,
Ljhjuf pbvyzz ukflrf/
Fdnjvtljys yfib ,jqrb,
Ytenjvbvs yfib nhjqrb,
B dthcns, ntif ghfplysq dpjh,
D ukfpf[ vtkmrf/n, rfr pf,jh/
R ytcxfcnm/, Kfhbyf nfobkfcm,
,jzcm ghjujyjd ljhjub[,
Yt yf gjxnjds[, yf cdjb[,
B yfif ltdf yfckflbkfcm
Ljhj;yjq crerj/ dgjkyt:
Ctvm cenjr t[fkb jyt/
Yj djn e; ,kbprj/ Gthtl ybvb
E; ,tkjrfvtyyjq Vjcrds
Rfr ;fh, rhtcnfvb pjkjnsvb
Ujhzn cnfhbyyst ukfds/
F[, ,hfnws! rfr z ,sk ljdjkty,
Rjulf wthrdtq b rjkjrjkty,
Cfljd, xthnjujd gjkerheu
Jnrhskcz ghtlj vyj/ dlheu!
Rfr xfcnj d ujhtcnyjq hfpkert,
D vjtq ,ke;lf/otq celm,t,
Vjcrdf, z levfk j nt,t!
Vjcrdf/// rfr vyjuj d 'njv pdert
Lkz cthlwf heccrjuj ckbkjcm!
Rfr vyjuj d ytv jnjpdfkjcm!
Djn, jrhe;ty cdjtq le,hfdjq,
Gtnhjdcrbq pfvjr/ Vhfxyj jy
Ytlfdyt/ ujhlbncz ckfdjq/
Yfghfcyj ;lfk Yfgjktjy,
Gjcktlybv cxfcnmtv egjtyysq,
Vjcrds rjktyjghtrkjytyyjq
C rk/xfvb cnfhjuj Rhtvkz:
Ytn, yt gjikf Vjcrdf vjz
R ytve c gjdbyyjq ujkjdj//
Yt ghfplybr, yt ghbtvysq lfh,
Jyf ujnjdbkf gj;fh
Ytnthgtkbdjve uthj//
Jnctkt, d leve gjuhe;ty,
Ukzltk yf uhjpysq gkfvtym jy/
Ghjofq, cdbltntkm gflitq ckfds,
Gtnhjdcrbq pfvjr/ Ye! yt cnjq,
Gjitk! E;t cnjkgs pfcnfds
,tkt/n: djn e; gj Ndthcrjq
Djpjr ytctncz xhtp e[f,s/
Vtkmrf/n vbvj ,elrb, ,f,s,
Vfkmxbirb, kfdrb, ajyfhb,
Ldjhws, cfls, vjyfcnshb,
,e[fhws, cfyb, jujhjls,
Regws, kfxe;rb, ve;brb,
,ekmdfhs, ,fiyb, rfpfrb,
Fgntrb, vfufpbys vjls,
,fkrjys, kmds yf djhjnf[
B cnfb ufkjr yf rhtcnf[/
D ctq enjvbntkmyjq ghjuekrt
Ghj[jlbn xfc-lheujq, b djn
E [fhbnjymz d gthtekrt
Djpjr ghtl ljvjv e djhjn
Jcnfyjdbkcz/ R cnfhjq ntnrt,
Xtndthnsq ujl ,jkmyjq d xf[jnrt,
Jyb ghbt[fkb ntgthm/
Bv yfcnt;m jndjhztn ldthm,
D jxrf[, d bpjhdfyyjv rfanfyt,
C xekrjv d hert, ctljq rfkvsr/
Dcnhtxftn b[ d ujcnbyjq rhbr
Ryz;ys, ghjcnthnjq yf lbdfyt/
Cnfheirb c gkfxtv j,yzkbcm,
B djcrkbwfymz gjkbkbcm/
— Ryz;yf, mon ange! —
«Pachette!» — Fkbyf! —
«Rnj , vju gjlevfnm? Rfr lfdyj!
Yfljkuj km? Vbkfz! Repbyf!
Cflbcm — rfr 'nj velhtyj!
Tq-,jue, cwtyf bp hjvfyf///»
— F 'nj ljxm vjz, Nfnmzyf/ —
«F[, Nfyz! gjljqlb rj vyt —
Rfr ,elnj ,ht;e z dj cyt///
Repbyf, gjvybim Uhfylbcjyf?»
— Rfr, Uhfylbcjy?// f, Uhfylbcjy!
Lf, gjvy/, gjvy// Ult ;t jy? —
«D Vjcrdt, ;bdtn e Cbvtjyf;
Vtyz d cjxtkmybr yfdtcnbk;
Ytlfdyj csyf jy ;tybk/
F njn/// yj gjckt dct hfccrf;tv,
Yt ghfdlf km? Dctq tt hjlyt
Vs Nfy/ pfdnhf ;t gjrf;tv/
;fkm, hfp]tp;fnm ytn vjxb vyt;
Tldf, tldf nfcrf/ yjub/
Yj ds pfvextys c ljhjub;
Gjqltvnt dvtcnt jnlj[yenm///
J[, cbks ytn/// ecnfkf uhelm///
Vyt nz;tkf ntgthm b hfljcnm,
Yt njkmrj uhecnm/// leif vjz,
E; ybrelf yt ujlyf z///
Gjl cnfhjcnm ;bpym nfrfz ufljcnm///»
B nen, cjdctv enjvktyf,
D cktpf[ hfcrfikzkfcm jyf/
,jkmyjq b kfcrb b dtctkmt
Nfnmzye nhjuf/n; yj tq
Yt[jhjij yf yjdjctkmt,
Ghbdsritq r ujhybwt cdjtq/
Gjl pfyfdtcrj/ itkrjdjq
Yt cgbncz tq d gjcntkt yjdjq,
B hfyybq pdjy rjkjrjkjd,
Ghtlntxf enhtyyb[ nheljd,
Tt c gjcntkb gjlsvftn/
Cflbncz Nfyz e jryf/
Htlttn cevhfr; yj jyf
Cdjb[ gjktq yt hfpkbxftn:
Ghtl yt/ ytpyfrjvsq ldjh,
Rjy/iyz, re[yz b pf,jh/
B djn: gj hjlcndtyysv j,tlfv
Hfpdjpzn Nfy/ rf;lsq ltym
Ghtlcnfdbnm ,f,eirfv b ltlfv
Tt hfcctzyye/ ktym/
Hjlyt, ghb,sditq bplfktxf,
Gjdc/le kfcrjdfz dcnhtxf,
B djcrkbwfymz, b [kt,-cjkm/
«Rfr Nfyz dshjckf! Lfdyj km
Z, rf;tncz, nt,z rhtcnbkf?
F z nfr yf herb ,hfkf!
F z nfr pf eib lhfkf!
F z nfr ghzybrjv rjhvbkf!»
B [jhjv ,f,eirb ndthlzn:
«Rfr yfib ujls-nj ktnzn!»
Yj d yb[ yt dblyj gthtvtys;
Dct d yb[ yf cnfhsq j,hfptw:
E ntneirb ryz;ys Tktys
Dct njn ;t n/ktdsq xtgtw;
Dct ,tkbncz Kerthmz Kmdjdyf,
Dct nj ;t k;tn K/,jdm Gtnhjdyf,
Bdfy Gtnhjdbx nfr ;t ukeg,
Ctvty Gtnhjdbx nfr ;t creg,
E Gtkfutb Ybrjkfdys
Dct njn ;t lheu vjcmt Abyvei,
B njn ;t igbw, b njn ;t ve;;
F jy, dct rke,f xkty bcghfdysq,
Dct nfr ;t cvbhty, nfr ;t uke[
B nfr ;t tcn b gmtn pf lde[/
B[ ljxrb Nfy/ j,ybvf/n/
Vkflst uhfwbb Vjcrds
Cyfxfkf vjkxf jpbhf/n
Nfnmzye c yju lj ujkjds;
Tt yf[jlzn xnj-nj cnhfyyjq,
Ghjdbywbfkmyjq b ;tvfyyjq,
B xnj-nj ,ktlyjq b [eljq,
F dghjxtv jxtym ytlehyjq;
Gjnjv, gjrjhcndez ghbhjlt,
Lhe;fncz c ytq, r ct,t dtlen,
Wtke/n, yt;yj herb ;ven,
Dp,bdf/n relhb tq gj vjlt
B gjdthz/n yfhfcgtd
Cthltxys nfqys, nfqys ltd,
Xe;bt b cdjb gj,tls,
Yflt;ls, ifkjcnb, vtxns/
Ntren ytdbyyst ,tctls
C ghbrhfcjq kturjq rktdtns/
Gjnjv, d jngkfne ktgtnfymz,
Tt cthltxyjuj ghbpyfymz
Evbkmyj nht,e/n jyt/
Yj Nfyz, njxyj rfr dj cyt,
B[ htxb cksibn ,tp exfcnmz,
Yt gjybvftn ybxtuj,
B nfqye cthlwf cdjtuj,
Pfdtnysq rkfl b cktp b cxfcnmz,
[hfybn ,tpvjkdyj vt;le ntv
B bv yt ltkbncz yb c rtv/
Nfnmzyf dckeifnmcz ;tkftn
D ,tctls, d j,obq hfpujdjh;
Yj dct[ d ujcnbyjq pfybvftn
Nfrjq ,tccdzpysq, gjiksq dpljh;
Dct d yb[ nfr ,ktlyj, hfdyjleiyj;
Jyb rktdtoen lf;t crexyj;
D ,tcgkjlyjq ce[jcnb htxtq,
Hfccghjcjd, cgktnty b dtcntq
Yt dcgs[ytn vsckb d wtks cenrb,
[jnm ytdpyfxfq, [jnm yfj,ev;
Yt eks,ytncz njvysq ev,
Yt lhjuytn cthlwt, [jnm lkz ienrb/
B lf;t ukegjcnb cvtiyjq
D nt,t yt dcnhtnbim, cdtn gecnjq/
Fh[bdys /yjib njkgj/
Yf Nfy/ xjgjhyj ukzlzn
B ghj ytt vt;le cj,j/
Yt,kfujcrkjyyj ujdjhzn/
Jlby rfrjq-nj ien gtxfkmysq
Tt yf[jlbn bltfkmyjq
B, ghbckjybdibcm e ldthtq,
'ktub/ ujnjdbn tq/
E crexyjq ntnrb Nfy/ dcnhtnz,
R ytq rfr-nj Dzptvcrbq gjlctk
B leie tq pfyznm ecgtk/
B, ,kbp ytuj tt pfvtnz,
J, ytq, gjghfdz cdjq gfhbr,
Jcdtljvkztncz cnfhbr/
Yj nfv, ult Vtkmgjvtys ,ehyjq
Ghjnz;ysq hfplftncz djq,
Ult vfitn vfynbtq vbiehyjq
Jyf ghtl [kflyj/ njkgjq,
Ult Nfkbz nb[jymrj lhtvktn
B gktcrfv lhe;tcrbv yt dytvktn,
Ult Nthgcb[jht kbim jlyjq
Lbdbncz phbntkm vjkjljq
(Xnj ,skj nfr;t d ght;yb ktns,
Dj dhtvz dfit b vjt),
Yt j,hfnbkbcm yf ytt
Yb lfv htdybdst kjhytns,
Yb nhe,rb vjlys[ pyfnjrjd
Bp kj; b rhtctkmys[ hzljd/
Tt ghbdjpzn b d Cj,hfymt/
Nfv ntcyjnf, djkytymt, ;fh,
Vepsrb uhj[jn, cdtx ,kbcnfymt,
Vtkmrfymt, db[jhm ,scnhs[ gfh,
Rhfcfdbw kturbt e,jhs,
K/lmvb gtcnht/obt [jhs,
Ytdtcn j,ibhysq gjkerheu,
Dct xedcndf gjhf;ftn dlheu/
Pltcm rf;en ahfyns pfgbcyst
Cdjt yf[fkmcndj, cdjq ;bktn
B ytdybvfntkmysq kjhytn/
C/lf uecfhs jngecryst
Cgtifn zdbnmcz, ghjuhtvtnm,
,ktcyenm, gktybnm b ektntnm/
E yjxb vyjuj pdtpl ghtktcnys[,
Rhfcfdbw vyjuj yf Vjcrdt/
Yj zhxt dct[ gjlheu yt,tcys[
Keyf d djpleiyjq cbytdt/
Yj nf, rjnjhe/ yt cvt/
Nhtdj;bnm kbhj/ vjt/,
Rfr dtkbxfdfz keyf,
Chtlm ;ty b ltd ,ktcnbn jlyf/
C rfrj/ ujhljcnm/ yt,tcyjq
Ptvkb rfcftncz jyf!
Rfr ytujq uhelm tt gjkyf!
Rfr njvty dpjh tt xeltcysq!//
Yj gjkyj, gjkyj; gthtcnfym:
Ns pfgkfnbk ,tpevcnde lfym/
Iev, [j[jn, ,tujnyz, gjrkjys,
Ufkjg, vfpehrf, dfkmc/// Vt; ntv,
Vt;le lde[ ntnjr e rjkjyys,
Yt pfvtxftvf ybrtv,
Nfnmzyf cvjnhbn b yt dblbn,
Djkytymt cdtnf ytyfdblbn;
Tq leiyj pltcm/// jyf vtxnjq
Cnhtvbncz r ;bpyb gjktdjq,
D lthtdy/, r ,tlysv gjctkzyfv,
D etlbytyysq eujkjr,
Ult kmtncz cdtnksq hexttr,
R cdjbv wdtnfv, r cdjbv hjvfyfv
B d cevhfr kbgjds[ fkktq,
Nelf, ult jy zdkzkcz tq/
Nfr vsckm tt lfktxt ,hjlbn:
Pf,sn b cdtn b ievysq ,fk,
F ukfp vt; ntv c ytt yt cdjlbn
Rfrjq-nj df;ysq utythfk/
Lheu lheue ntneirb vbuyekb
B kjrntv Nfy/ dhfp njkryekb,
B rf;lfz itgyekf tq:
— Dpukzyb yfktdj gjcrjhtq/ —
«Yfktdj? ult? xnj nfv nfrjt?»
— Ye, xnj ,s yb ,skj, ukzlb///
D njq rexrt, dblbim? dgthtlb,
Nfv, ult tot d veylbhf[ ldjt///
Djn jnjitk/// djn ,jrjv cnfk/// —
«Rnj? njkcnsq 'njn utythfk?»
Yj pltcm c gj,tlj/ gjplhfdbv
Nfnmzye vbke/ vj/
B d cnjhjye cdjq genm yfghfdbv,
Xnj, yt pf,snm, j rjv gj////
Lf rcnfnb, pltcm j njv ldf ckjdf:
Gj/ ghbzntkz vkfljuj
B vyj;tcndj tuj ghbxel/
,kfujckjdb vjq ljkubq nhel,
J ns, 'gbxtcrfz vepf!
B, dthysq gjcj[ vyt dhexbd,
Yt lfq ,ke;lfnm vyt drjcm b drhbd/
Ljdjkmyj/ C gktx ljkjq j,epf!
Z rkfccbwbpve jnlfk xtcnm:
[jnm gjplyj, f dcnegktymt tcnm/
Анализ стихотворения
Символов | 19 591 |
Символов без пробелов | 16 348 |
Слов | 3 114 |
Уникальных слов | 1 502 |
Значимых слов | 1 102 |
Стоп-слов | 1 080 |
Строк | 729 |
Строф | 52 |
Водность | 64,6 % |
Классическая тошнота | 4,58 |
Академическая тошнота | 3,4 % |
Семантическое ядро
Слово | Кол-во | Частота |
все | 21 | 0,67 % |
оно | 19 | 0,61 % |
таня | 19 | 0,61 % |
татьяна | 19 | 0,61 % |
один | 14 | 0,45 % |
москва | 10 | 0,32 % |
зима | 9 | 0,29 % |
сердце | 9 | 0,29 % |
душа | 8 | 0,26 % |
глядеть | 7 | 0,22 % |
Комментарии
Александр Пушкин
Ну что, нормальный анализ так никто и не сделал?.. Неужели так сложно определить тему, идею и основную мысль стихотворения? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы описать, какие были использованы литературные приёмы, метафоры, эпитеты, сравнения, олицетворения, художественные и изобразительно-выразительные средства.